В Западной Европе. 1980 год.

29.07.80

Приехала в Вену. И что я почувствовала? Свободу? Нет. Свободной была и в России. Свобода - это дар Божий. "Обязанность, а не право" (кажется так у Бердяева?).

Почувствовала, что попала в мир формы. Всякий смысл в нем нашел свое выражение, свою благородную оболочку. Все вещи здесь спешат понравится и чем-нибудь услужить человеку. Поразил антропоморфизм западного устройства.

Если в России нам приходилось употреблять половину, по крайней мере, жизненных сил, чтобы преодолеть тысячу препятствий, связанных с нелепым, и трудным образом жизни: шум на улицах, давка в магазинах, очереди, борьба за транспорт, грубость, раздражительность и т.д., то здесь этих препятствий нет. Но возникают другие: слишком много красивых и увлекающих за собой вещей - если ты не достаточно устремлен к Небесам, тебя навеки может притянуть к себе земля.

29.08.80

Видела по телевизору первую религиозную передачу в своей жизни. Благодарю Бога, что у нас атеизм и нет "религиозного образования". То, что делал человек на экране, способно отогнать от церкви гораздо больше народу, чем неумелый лепет наших платных атеистов. Одетый с ниточки, самодовольный проповедник должен был говорить о любви. Но сама манера держаться исключала всякую возможность проповеди, даже простого разговора с другим человеком - это был ленивый, плохой актер, с механическими, наигранными жестами. У него не было лица. Впервые поняла, как это опасно - говорить о Боге!

Каждое слово должно быть жертвенным и предельно наполненным. Иначе - лучше молчать.

05.09.80

Красота, ухоженная и картинная, веселая и звенящая красота Европы проносится за окном автобуса. Вспоминаются наши дороги, полустанки, пейзажи с низким небом, с бескрайними полями, запущенными, с мусором по краям дороги, с растерзанной, неухоженной землей, сиротливой и такой родной.

А Европа... Для русского взгляда кажется мало места, но нет и тесноты. Альпы, цветы, леса - кажется, что все прекраснее, чем видел раньше, на картинке. Но израненное сердце все воспринимает наоборот: и чем прекраснее пейзаж за окном моего автобуса, тем больнее у меня внутри. Вспоминаются слова Лермонтова: жизнь - "как пир на празднике чужом".

07.10.80

Какая таинственная вещь - свобода. Как воздух, начинаешь ценить ее только, когда теряешь. Вижу, что мало свободен и западный человек, и главное, мало жаждет свободы.

Здесь нигилизм проявляется по-другому, не так, как у нас. Вот один из примеров. Подъезжала вчера к большому немецкому городу Франкфурту-на-Майне. Громадный вокзал, а над ним гигантская сияющая буква "М". Спрашиваю у спутницы: это что, какой-нибудь символ, лозунг, что-нибудь значительное? Она отвечает: "Это просто рекламма шампанского". Повсюду перевернутый, назойливый мир рекламы. В кино, например, говорят о пустяках - стиральном порошке, каких-то щетках - такими таинственными, сеггустивными голосами, как о важнейших, необходимейших вещах. А о других материях, действительно необходимых для всех, - о душе, о смысле жизни, о спасении - даже священники здесь открыто говорить стыдятся.

Воистину мир кривых зеркал! О священнике вспомнила, потому что недавно была в одной экскурсионной поездке по Германии, организованной деревенским приходом. Молодой, веселый, спортивного типа священник два дня, в течение которых мы ехали в автобусе, говорил о чем угодно: о самолетах и футболе, о выборах и о еде, много смеялся, старался всех веселить. Что-то вроде нашего массовика-затейника. А вместе с тем, за окнами открывался такой неожиданно-прекрасный вид с обрывами гор и сиянием сине-фиолетовых, неземных красок, что мне в голову сами собой приходили псалмы: "Дивна дела Твои, Господи! Вся премудростию сотворил еси."

Потом, когда мы вернулись назад, я спросила у священника: "Почему Вы ни разу не сказали о Боге? О красоте Его мира?"

Он ответил: "Если я буду говорить о Боге, я потеряю своих людей, останусь один."

"Но ведь одиночество еще никогда не было грехом." - сказала я, подумав, что неправда, что он людей потеряет. Крестьяне охотно слушали меня, когда я о нашей церкви, о церкви вообще, о молитве говорила и просили еще и еще.

03.02.81

Неужели эмиграция отбросила меня назад? Я иногда прошу Господа: дай Бог, не потерять здесь экзистенцию, душу, дай Бог, не стать скучной. И это я, считавшая когда-то романтизм и поэтические "безумия" незрелыми, я, открывшая в христианстве высший реализм и стыдящаяся своих прежних увлечений, считая их языческими, отвергавшая когда-то даже Достоевского, который казался слишком "истеричным", не соответствующий православному "трезвению". И все это - не от снобизма, не от пустой неофитской горячности - я на самом деле видела, что нигилизм безобразен, что он смешон и даже безвкусен. После литургии вся романтическая и современная культура предстояла перед глазами в своих небрачных одеждах, тронутая наивным самолюбованием и пустотой. После Иисуса Сладчайшего любой хлеб казался грубым, несъедобным.

Куда же теперь исчез этот вкус? Я по-прежнему живу молитвой, по-прежнему вхожу в церковь с чувством внутреннего трепета и вместе с тем, как в свой дом. Но там, в России, вся жизнь была переполнена до краев, она была гуще и стремительней. В ней не было пустоты и, несмотря на внешние трудности, в ней царстововало веселие. Веселие, которое сопутствует освобождению, веселие, делавшее нас неуязвимыми. Россия проходит сегодня девятый круг ада, и вместе с тем, в ней живут самые счастливые люди на свете (говорит один из героев Зои Крахмальниковой).

21.03.81

Эврика! Не видевшие, но верущие блаженнее тех, кто видел, а потом уверовал. Так и настоящие христиане на Западе должны быть более блаженны, чем мы, пришедшие к вере в России. мы там, как Фома, прикоснулись к Его ранам и к Его бессмертию конкретно и зримо. Мы ощутили Бога и поняли, что Он более реален, чем весь окружающий нас мир.

Здесь же я почти не встречаю людей с подобным опытом. И все же встречаю настоящих верующих.

02.04.81

Была на церковном дне в Гамбурге. Неприятно поразил поверхностный, политиканский ажиотаж молодежи. Церковный день - но как мало говорилось о вере и о церкви. Как будто бы попала на огромный комсомольский митинг, какие в Советском Союзе могли быть только в первые послереволюционные годы - дух стадности, где нет лиц - только маски, нет человеческих голосов - только крики, нет мысли - только демагогия.

На этом церковном дне я познакомилась с немецким пацифизмом. В самом стремлении бороться за мир нет ничего плохого. Все хотят мира. Но для русских христиан ясно, что без внутреннего мира и свободы не будет мира и внешнего. Преподобный Серафим Саровский сказал: "Будете иметь внутренний мир, и тысячи людей спасутся вокруг вас". Здесь же у молодежи речь явно идет не о жизни, а о выживании. Как противоположно все это тому, что происходит сейчас с русской молодежью. Там готовы потерять физическую жизнь, лишь бы не умереть духовно.

Жаль, что Запад не чувствует нынче цену страданиям. Его обновляющую и очищающую силу. не понимает, что главное - не вопрос физических мучений, даже смерти, а вопрос смысла. Мученики, умиравшие за Христа, светились радостью. А опыт гонимой русской церкви говорит ясно, что страдания за Бога не отделяют от Него, а напротив, приближают. Активизм и беспокойство молодых пацифистов принимают какие-то уродливые формы. Страшно, что в этом активизме исчезает личность.

Продолжение следует...